Владимир Большаков

 Часть первая. Глава семнадцатая


С утра лил дождь, но в доме Романа Емельяныча было солнечно. Светились глаза, светились лица, душенька у всех пела. Хозяин несколько раз подходил к жене и вопрошал:
– Ну как, мать? Здорово всем нос утерли?
Вера поддакивала мужу, всплескивала руками:
– Ой, Емельяныч, не говори! И не думала, и не гадала. Во щастье-то Гераське привалило. Вот щастье-то!
– Ничево, мать! Все хорошо будя, лишь бы Господь здоровья даровал. Я думаю, Господь не оставит нас добротой своей. Завтрева поутру двинемся. Щас работать надо и работать. Деньга позарез нужна. Не знаю, мать, как крутиться будем. А в долги залезать, сама знашь, каково. Брать-то чужи, а отдавать-то свои придется.
– Ох, Емельяныч! Помоги те Господи!
Вера повернулась к образам и истово закрестилась.
– Ничево, мать, выдюжим. Никода, мать, Господь от нас не отворачивался и щас, думу, поможеть. Главноть, Гераське судьбу устроили, а все остально... накипь.

Герасиму не спалось и не сиделось на месте. Мать и та заругалась на него.
– Ты што как оглашенный мечешься, не сидится те на месте-то? От щастья с ума спятил? И от щастья сгореть можноть! Успокоися! Никуды теперича твоя Зина не денется. Дело сделано. Просватана. Вот так-то! Побереги себя для молодой жены-то. А то скулы-то торчать стали.
Но хоть и ругалась, а в душе все равно испытывала за сына радость и гордость. Герасим понимал, что мать права, но дел на самом деле было много. Надо было сделать дома, бежать помочь сестрам, хотелось добежать до реки за рыбкой, а если повезет, то добыть двух-трех селезенчиков. Дня не хватало.
В одну из утренних зорек, прибежав на реку, Герасим увидел около избушки четверых ребятишек. В одном из них он узнал Ваську, Егора Клюева внука. Тот подошел, по-взрослому протянул руку.
– Мы тута без тя, дядь Герась, хозяйничам. Ругаться, наверно, не будешь. Деда послал нас поконопатить да порядок навести. Дня за два, за три управимся. Проконопатим, потолок дерном застелем да в яме глины заквасим. Папаша опосля печку поставит. А то картошку уберем, надоть будя за срубы приниматься! Делов – дня не хватат.
Васька по-взрослому нахмурил брови и почесал затылок.

Вечером, сидя за ужином, Герасим перебирал в уме, что сделал и что надо сделать завтра. Мать подошла сзади и обняла за плечи.
– Што, касатик мой, устал?
– Малость есть, мамаша.
Пашка крутился рядом, стараясь забраться дядьке на колени.
– Ничево, милый! Как отец говорить – выдюжим.
Акулина, взяв подойник, ушла доить коров. Пашка увязался за ней. Мать села за стол напротив и взглянула сыну в глаза.
– Отцу, касатик, тяжело. Крутится будтоть белка в колесе. Уж сильно не хотца ему в долги залезать. Всю заначку свою расковырят. Мыслимо ли, свадьба да стройку каку задумал. А куды денешься-то? Мишку отделять надоть. Акулина-то опять на сносях. Опосля сватовства и пить не стал. Быстрей в работу. Седмицы через две заглянет денька на три и опять в извоз. Хотца до свадьбы еще разок ему смотаться. Дале-то некода будя. Хорошо хоть, на тя можно все оставить, а то бы… – и мать махнула рукой.
– Ничево, мамаш, справимся. Денька через три за клюквой надоть будя. Да грузди начинат вылазить, тож в засол надоть набирать. Ну, эт сеструх кликнем, гуртом быстро наберем. Да Митьку надоть увидать, можа, с братьями поможа протоки на реке почистить. Вода-то на реке сильно упала, само времечко пришло. А то илом затянуло. Я думу, не откажуть, с чужими связываться негоже, зимой долю запросят.
– Смотри, касатик, решай сам, я думу, не откажуть. Чай, думу, скоро родней будем. Пошли Господи! – и она, повернувшись к образам, закрестилась. – Ладноть, иди спать, милый, намаяся, чай, за день-то. Все будя хорошо, не оставит нас Господь добротой своей.

Спудневское озеро было небольшим. Впадало в него две-три речки. В конце лета вода падала, и было оно глубиной не более сажени. В некоторых местах берега поросли камышами, а на водной глади в изобилии цвели желтые кувшинки. За небольшие размеры называли его местные просто – Озерко. Соединялось Озерко с Бужей речками, речушками, протоками, каждая из которых имела свое название: Быстриха, Промои, Кресты, Логовница. Весной, в половодье, все это составляло почти единую водную гладь. Но потом вода спадала и оставался такой водный лабиринт, что незнамый человек спокойно мог заблудиться. Местные рыбаки испокон века искали меж этими речушками наиболее узкие места и копали меж ними канаву. Осенью эту протоку накрывали деревцами, кустами, сеном. Выпадавший зимой снег делал это одеяло еще толще, еще теплее. Когда после любых крещенских морозов начинался замор, это одеяло над протокой открывали. И если лед на реке был в четверть сажени, то в протоке под теплым одеялом лед был всего толщиной не более двух пальцев. Его разбивали, и рыба недуром шла на чистую воду. Да шла так, что стояла в протоках стеной. Ее не ловили, ее просто вычерпывали черпаками. Ловили так из года в год, но от этого рыбы меньше не становилось. У каждой семьи были свои протоки, а малосемейные объединялись в артели. Поэтому каждую осень протоки чистили, окашивали, приводили в порядок.

Герасим находился на гумне, когда услышал стук в ворота. Он прошел через двор и открыл створку. Перед воротами у подводы стоял Матвей Иваныч с сыном Володей и еще один молодой мужчина.
– Встречай, Герасим, – засмеялся Матвей Иваныч и раскинул руки.
– Гостям завсегда рады.
Они обнялись
– А мы выкроили денька три-четыре, дай, думаем, реку навестим. Как в карты нагадал. Емельяныч скучать по реке стал. Вот и друга Николая уговорил поехать со мной. Пусть настоящей красотой полюбуется.
– Чево-чево, а красоты у нас, Матвей Иваныч, хватат. Ну, пойдемте в дом, перекусим да обсудим, што да как.
Акулина быстро собрала на стол. Пришла с огорода мать, обрадованно заохала-заахала. Хлебая щи, Герасим улыбнулся.
– Щастливый ты человек, Матвей Иваныч.
– А что так?
– Как што? Я тоже на реку собирался по утряне. Договорились завтрева протоки почистить. Ну, ладноть – щас поедим да поедем. Сетенку на ночь бросим, да и я седни от дел отдохну.
– Езжай, милый, езжай, – закивала головой мать. – А я вам с собой соберу. Картошечки накопаю, огурчиков положу, молочка налью.
Матвей Иваныч отложил ложку и, встав из-за стола, перекрестился.
– Ты вот что, Герасим. На нас струмент какой тоже бери – поможем.
– Матвей Иваныч, мне, право, не по себе. Прошлый раз почти весь покос с нами откосил, щас вот. Папаша ругать меня будя.
– Ну, с папашей твоим договоримся, а пузо чесать, когда другие работают, не приучен. Да и Николай такой же. Иначе моим другом бы не был. Так что разговор окончен, зачисляй себе в помощь.

Подъезжая к избушке, Герасим еще издали услышал голоса. Около избушки стояла запряженная подвода. Около нее суетились сын дяди Егора Павел и ребятня.
– Ну, Герася, легок ты на помине. Щас поминали. Примай хозяйство. Все закончили, печку сложил.
Над крышей желтела свежеобмазанной глиной труба.
– Толь уговор, седмицу не топи. Пусть просохнет.
Поздоровавшись и познакомившись, уселись покурить. Приказчику и Николаю не сиделось. Они обошли избушку кругом, вошли внутрь.
– Ну, Герасим, – выходя из избушки, засмеялся Матвей Иваныч, – решено. Выгонят жена аль Мальцов – сюда перееду. Эт разве избушка – это теремок сказочный.
– Эт, Матвей Иваныч, не моя заслуга, эт вот им поклон говори.
Павел с ребятишками, довольные похвалой гостя, улыбались.
Попрощавшись, Павел с ребятней, тронулись в дорогу. Герасим пошел проводить. Выйдя на Тюрвищенскую дорогу, они остановились.
– Ладноть, Герасим, иди к гостям, да и мы пошибче двинем. Здеся все закончили, в обиде не будете. Все на совесть сделано. Вот щас картошку уберем, двинем на сторожку срубы рубить. А как чево – отцы решат.

Когда Герасим вернулся, около избушки уже горел костер. У огня хозяйничал Матвей Иваныч. Володька и Николай сидели на пристани, закинув удочки.
– Чево, Матвей Иваныч, давай сетенки бросим, пока не стемнело.
Сняв со стены висевшую сеть, они прошли к берегу и сели в лодку. Матвей Иваныч взялся за весло. Лодка медленно скользила по озерной глади. Подплыв к небольшому заливчику, Герасим привязал один конец сетки к нависавшим над водой кустам тальника и начал медленно выбрасывать ее в воду, зорко следя, чтобы она не перепуталась. Выкинув сеть в воду, он воткнул в дно захваченный с собой кол и привязал к нему второй конец. Перекрестив это место, он повернулся к Матвею Иванычу.
– Ну што? Давай к берегу. А то костер-то наш уже прогорел.

Темнело быстро. Уху варить не стали. Поели напеченной в костре картошки с малосольными огурцами. Вскипятили чай. На небе высыпали звезды. Костер затухал. Иногда над головой со свистом проносились стайки уток, где-то недалеко ухала выпь. Увидев, что Герасим достал кисет и начал сворачивать самокрутку, Матвей Иваныч потянулся к нему.
– Давай, Герасим, и я заверну, не могу на природе папиросками накуриться.
Свернув самокрутку и прикурив угольком от костра, он блаженно затянулся.
– Хорошо-то как! Как в раю! Здесь у тебя, Герасим, все мирские заботы из головы уходят, одна благодать остается.
Увидев, что сын Володька за столом клюет носом, он потушил окурок и, поднявшись из-за стола, потянулся.
– Ну што? Пора на покой, а то Володька-то уж за столом засыпает.

Восток только розовел, когда около избушки раздалось ржание незнакомой лошади.
– Эй, вы, хватить спать, сони! Божий день на дворе.
Герасим в исподней рубахе выскочил из избушки. Около пролетки стоял Алексей Абрамыч с сыновьями. Поздоровавшись, лесничий засмеялся.
– Вот вишь, Герася, и я в твои угодья угодил. Сынов те завез. Петька-то в Гусь по делам подался, мне к барыне надоть, не пеши же им идти. Дай, думу, по дороге завезу, заодно и избушку гляну. А то мне Митька все уши прожужжал про нее. Да тут не избушка. Избушкой-то назвать язык не поворачивается. Хоромы! Хоть с семьей живи.
На голоса вышли Матвей Иванович с Николаем. Перезнакомились. Постояв и поговорив немного, лесничий спохватился.
– Ну, ладноть! Соловья баснями не кормят. Солнышко уже показалось, пора мне. Но заезжать за вами не буду – доберетеся. А то сам не знаю, када назад поеду.
– Не переживай, Алексей Абрамыч! Закончим с протоками – сам отвезу.
– Не переживаю я, братеч мой, знаю, не бросишь. А то могуть и пеши дойти, тута недалече, не баре, чай.
Он уселся в пролетку и махнул на прощанье рукой.

У Комаровых на Логовнице было две небольшие протоки. Одна длиной саженей двадцать пять, другая – саженей тридцать. Протоки хотя и были небольшие, но рыбы брали с них много, которая служила огромным подспорьем в хозяйстве. Ее сушили, солили, вялили, продавали. Хотя мужиков, включая Володьку, и набралось семь душ, но решили не разделяться. Привести в порядок большую протоку, а затем взяться за другую. Доплыв на лодках до проток, все вылезли на берег и начали переобуваться в сапоги. Хоть Матвей Иваныч и говорил, что можно работать и босиком, Но Герасим сразу ответил – нет!
– Не обижайсь, Матвей Иваныч, но здеся мое слово наверху. Ильин день прошел, вода холодна. Не дай Боже ноги застудить, всю жисть потом маяться придется.
– Ладно, ладно, Герась, не обижайся. Командуй давай, с чего начинать.
Герасим прошел вдоль протоки, почесывая затылок.
– Ну чего, воды почти нет, но все равно посередке копаем яму, глубиной штыка на два, на три, штоб остатки воды сходили в нее. На концах с лужайки срезаем пластами дерник и протоку прудим, штоб вода не заходила. Большова ума здеся не надо, руки нужны, краешки подрубить, где оползли, да углубить штыка на два, вот и вся работа.

Солнце подходило к полудню, когда с первой протокой было покончено. Все собрались в кружок и присели покурить, утирая вспотевшие лица. Герасим с довольным видом скинул сапоги, вытянув уставшие ноги.
– Ну што, мужики! Будем обед варить али нет? Варить – время много уйдет. Можа, варить на вечор отложим? А щас перекусим на сухую. Мясо, рыба, огурцы, помидоры – червячка есть чем заморить.
Матвей Иваныч поднялся, бросив окурок, затоптал его.
– Вот што, Герасим. Мое слово таково. Давай перекусим малость и продолжим. Варить – время потеряем, да с набитыми животами работать тяжко, в сон клонит.
Все согласились с Матвеем Иванычем.

День заканчивался. Солнышко еще гуляло по небу, но еще немного, и оно скроется за горизонт. Все сидели за столом и хлебали из котла уху. На бересте лежала исходящая паром, посыпанная крупной солью рыба. Стоявшая на столе четверть с водкой развязывала языки, делала обстановку непринужденной. Хотя ныли натруженные спины и руки, но настроение было приподнятое. Все были довольны собой, проделанной работой. Время бежало незаметно. Солнышко упало за горизонт. Где-то ухнула выпь, в прибрежных камышах закрякала утка. Выйдя из-за стола, Герасим потянулся так, что хрустнули косточки.
– Хорошо! Ну што, Матвей Иваныч! Оставайсь за хозяина. Где чево – все знашь. А я мужиков отвезу и проеду домой. Мамаше надо с утра помочь, а к вечеру подъеду.

Лошадь не понукали. Луна освещала дорогу, иногда прячась за облаками. Сидели, молча покуривая, иногда перекидываясь словами. Сашка тронул Герасима за плечо.
– Слышь, Герась! Ежели не секрет, сколь рыбы протоки дают?
– Да какой здеся секрет, чай, свои все. Летом, когда ветеря в их бросам, я как-тось не прикидывал, а зимой – ты сам видел, когдась на помощь приезжали. Кажин год на год не приходють, но в среднем, я думу, пудов полтораста-то берем. Но этось немного. Вона в Шишкине – в несколько раз боле берут. Ну, тама они рыбой и живут, для их рыба – все. А здеся она как подспорье к хозяйству.
За разговором не заметили, как доехали до околицы.
– Ладноть, Герасим! Останавливай! Здеся рядом, добежим. Неча собак по ночам будоражить.
Они спрыгнули с телеги и, простившись, скрылись в темноте.

 

глава-18

 

Черусти Моск. обл.

© Copyright 2011-2016 Прибужье.рф