Дверь неожиданно
распахнулась предо мной, и тетка с плачем бросилась мне на шею.
- Наконец-то, наконец-то
приехал, - причитала она. – А я с утра все глазоньки проглядела.
Юрка на меня аж заругался. Чего, дескать, мельтешишь тут перед
глазами. Приедет твой Вовка, куда он денется? Завтра Ильин день,
у него день рождения, так что на службу в церковь явится как
миленький. Ой! Чего это мы стоим-то здесь, – всплеснула она
руками. - Проходь, проходь – гостем будешь.
Я прошел на кухню. Юран
сидел на своем месте, поджав одну ногу под себя и в своей
любимой униформе. Закатанные до колен трико и майка-тельник. На
столе, как обычно, стояли початая бутылка самогонки и стакан. Он
шагнул мне навстречу и обнял.
- Спасибо, братка, что
приехал, что не забываешь. Ставь свои узлы да садись к столу, а
тебе чайку сейчас с дороги «человечьего» соображу. Ты как «на
этап» собрался, - глядя на сумку, засмеялся он.
- Чего это «этап»? В одной
гостинцы, а в другой сигареты. Знаю, что окромя «Примы» Ничего
не куришь, вот и купил сотню пачек, чтоб матери с куревом хоть
не надоедал. А потом спустимся, из машины мешок песку принесем,
пусть мать на зиму тебе варенья наварит.
- Какое ему варенье, -
засмеялась тетка. – Скажет, давай, мать, брагу ставь.
Юран тем временем заварил
чайник и поставил его на стол.
- Садись, братка! Сейчас
разварится, - он налил себе полстакана самогонки, выпил и
закурил. – Ну, как там у вас в Черустях? Что новенького?
Рассказывай, - выпуская облако дыма, произнес он.
- Да чего там? Все
по-старому! Все живы и здоровы! У вас-то как?
- А чего у нас? Так же
все. День прошел, и слава тебе, Господи!
Я налил себе в бокал чаю и
отхлебнул. Чай был именно такой, какой я люблю. Крепкий и
душистый.
- Ну а ты, Юран, чем
занимаешься?
- Да всем понемногу.
Огород, дрова. Соседям схожу помогу. Кругом одни старики. Не
откажешь, когда попросят.
- Да еще самогонки
пообещают, - вставила мать. – Пятнадцать лет ведь пьешь. Как
пришел из этого с…ого Афгана, так и пьешь. Куда же это
годится-то! Ты бы лучше братке рассказал, как телевизор в окно
выкинул да как в военкомате опять начудил, хорошо хоть еще не
посадили. А где я денег на телевизор-то новый возьму? У меня что
– кузница? Спасибо Толику-крестнику – новый привез. А то хоть с
тоски умирай. Ему-то что, – махнула она рукой в сторону Юрки, –
в обнимку с бутылкой может сутками у окна сидеть. А мне каково?
- Ты чего, Юран, буянишь?
Он взглянул на меня,
вскочил со стула и нервно заходил по кухне.
- Братка! Достали «волки»,
какой канал не нажмешь – одна брехня. Все у нас хорошо и
прекрасно. Они бы хоть в Москве-то глаза разули. Глянули, что в
стране творится. Сплошной бардак. Вот и не выдержал, - засмеялся
он. - Десантировал со второго этажа.
- Завязывай, Юран! Не
хочешь – не смотри. А мать-то чем виновата? Она чего, должна
весь вечер на твою рожу смотреть?
- Ладно, братка, смени
пластинку, я к нему сейчас и не подхожу. На душе спокойнее, - он
присел к столу, налил в стакан и снова выпил.
- Юран! Ты бы закусил, что
ли. Пьешь, как воду.
- Мелочи, братка! Пить да
еще закусывать не один бюджет не выдержит. А тут экономия, - он
достал из пачки сигарету, закурил и посмотрел на меня. - Братка!
У меня к тебе вот какой «базар» есть. Ты у нас мастер насчет
писанины. Я тут думал-думал, и вот чего мне в башку пришло. Ты
от моего имени сочини письмо в министерство обороны, а я
подпишусь и отошлю. Мне иногда не спится по ночам, возьму
пузырька два и иду на кладбище. Летом тепло, хорошо. Вот всю
ночь и сижу.
- Ну ты даешь, Юран. Один,
всю ночь на кладбище…
- А чего? Кто там укусит,
что ли? Все лежат, никому не мешают, я тоже никому не мешаю.
Сижу, пью да думаю. А если кто нападет, свистну, вскочат –
отобьемся как-нибудь. Своих-то лежит сколько, – и он захохотал.
- И чего ты там на
кладбище надумал? – я отхлебнул чаю и закурил.
- А вот чего, – он уселся
на свое место, потянулся за бутылкой. - Вот, глянь, сколько
пацанов в Чечню гонят. Необученных, сопливых. Сколько слез их
матерям. А мы, прошедшие Афган, спиваемся здесь потихоньку. А
ради чего? Вот я и подумал, что вместо сопливых пацанов нас надо
в Чечню посылать, лишь бы водки давали. А какая разница, где
пить. Да почетней пулю поймать, чем под забором подохнуть.
Чего-чего, а воевать, братка, нас научили, поверь. Я за двести
метров из «СВДуха» духам чалму из белой в красную перекрашивал,
да и на «БМДэхе» могу как юла, на одной гусенице крутиться. А
здесь, братка, мы лишние. Да не один я такой, много нас по
России спивается. Только у себя в Гусь-Хрустальном районе взвод
могу набрать. Вот и поехал в военкомат насчет контракта, да
заодно узнать насчет квартиры, которую мне лет пятнадцать уже
дают. По контракту я не годен, медкомиссия не пропускает, а
квартира – «балду» мне вместо квартиры. Живет кто-нибудь в ней
вместо меня. Ну, вспылил, опустил одному «козлу» стул на хребет.
Плюнул и ушел. Все, братка! Ша! Больше в военкомат не пойду.
Пусть подавятся этой квартирой, а то завалю кого-нибудь там.
Доживу здесь, да и недолго мне осталось уже. До зимы, наверное,
не дотяну, - взяв бутылку и увидев, что там на донышке, сунул ее
под стол, а оттуда достал полную. Налил себе в стакан и залпом
выпил.
Я всегда удивлялся, как он
пил. Он пьянел, доходя до какой-то точки, и все. Дальше он мог
пить, оставаясь в одном состоянии, лишь глаза… Глаза теряли свой
свет, принимая стальной оттенок, зрачки пропадали. Можно было
подумать, что вместо глаз у него две стальные пуговицы. В такие
минуты ему нельзя было возражать, он становился непредсказуемым.
Я поднялся из-за стола, потянулся, прошелся по кухне, разминая
ноги, закурил.
- Да, Юраха! Наверное, ты
прав. Плюнь на все, спокойней будет. Черт с ней, с квартирой.
Главное, совесть твоя чиста и честь ты свою не замарал. Господь
все расставит на свои места.
- А как же закон? – тетка
отошла от двери и подошла к столу. - Ведь по закону ему квартира
положена.
- Тетка! – я начинал
медленно заводиться. – Ты в своей жизни хоть раз видела закон?
Закон там, где нет закона, а есть только деньги. По закону, по
закону… По закону жеребцу яйца положены, а их вырезают –
получается мерин. Так и здесь! Раньше хоть райкомы, парткомы
были – туда хоть можно было обратиться, а сейчас сплошной
беспредел. Совесть, Честь, Гордость – все оплевано, обгажено,
все втоптано в грязь. Вы вот здесь сидите, а мне приходится
мотаться, и везде одно и то же. Страной правит рубль. Все
продается и покупается. Я вон у дядьки выйду на гумно, сяду на
пенек, закурю и думаю. Поле за огородами, кустами заросло. А я
помню, как твой отец, Юран, на этом поле на тракторе, первую
борозду клал. А мы, ребятишки, бежали за плугом, набирая
червяков для рыбалки. А сейчас что? – и я взглянул на Юрана.
Он сидел, до предела сжав
кулаки, так что суставы на пальцах побелели, а из пустых глаз
медленно скатывались слезинки, застревая в недельной щетине. Он
скрипнул зубами и ударил кулаками по столу.
- Прав ты, братка! Во всем
прав! Мы тогда, в 89-м, когда перешли по мосту в Термез, разве
могли подумать, куда мы вернулись. Мы пили, кричали «ура» нашему
командиру Борису Громову и радовались, что остались живы. Мы
пили, поминая тех, кто остался там, под Баграмом. Сашок
взводный, Колян, Пашка, Хасан – раньше я их жалел, а теперь я им
завидую. Им не довелось увидеть, что стало со страной. Суки! Что
натворили! - он заскрежетал зубами и рванул на груди тельник,
который разлетелся до пупа, и, уронив на голову на руки,
лежавшие на столе, затрясся в истерике.
Тетка подошла, подняла его
голову и прижала к груди.
- Юрашка! Сынок! Милый
мой! Успокойся!
В моей голове вдруг стали
стучать молотки, а в глазах начал появляться туман. Поняв, что,
если я не сделаю чего-то, со мной произойдет что-то ужасное, я
схватил бутылку, налил полный стакан и залпом выпил. Самогон
огнем обжег все внутри и начал медленно растекаться по телу.
Закурив, я поднялся из-за стола и начал ходить по кухне,
постепенно успокаиваясь. Тетка и Юран с удивлением глядели на
меня.
- Ну, чего уставились? В
кино, что ли? Просто так надо было, иначе черепушка бы лопнула
от всех этих разговоров.
Присев к столу, я налил
себе чаю.
- Ладно! Давай чайку
выпью, да поеду к дядьке, а то заждался, наверное.
- Братка! Поедешь, а как
же это? - и Юран махнул головой в сторону бутылки.
- Да нормалек все, чего
мне со стакана будет? Да и откуда здесь ГАИшники? Ехать всего
десять километров. А на крайняк – друзей везде много, да и
деньги есть. Не переживайте.
Я допил чай, и мы вышли на
улицу. Погода была изумительная. Светило солнце, легкий ветерок
шелестел листьями тополей. Не верилось, что завтра Ильин день.
Расцеловавшись с теткой, я обнял Юрана.
- Держись, Юраха, все
будет пучком, – и, тайком от матери, сунул ему пару «сотенных» в
руку. - Мы еще поживем!
- Нет, братка! Вам всем
дай Господь всего! А мне скоро туда, - и он кивнул головой в
небо. - Братва зовет, за мной уже несколько раз Сашок, взводный,
приходил. Ладно, все! Проехали, - он подошел к матери и обнял
ее.
Я сел в машину и медленно
тронулся. В зеркало я некоторое время еще видел Юрана с матерью,
которые стояли обнявшись и махали мне вслед.
Предчувствие Юрана не
обмануло. Через месяц он ушел. Ушел туда… К своим друзьям. К
Сашку взводному, Коляну, Пашке, Хасану. Ушел к тем, с кем делил
кусок хлеба, последние капли воды из фляжки, последние патроны
из рожка. Ушел, за день до смерти обойдя всех знакомых и родных
и прося у всех прощения за свою неудавшуюся жизнь. Ушел тихо, во
сне. Может, ему там и лучше… Мы не знаем. Об этом знает только
Господь.
